На шум прибежала Арина Родионовна. Видит, Александр Сергеевич босиком, неодетый, c ним незнакомец в шубе. Смотрят друг на друга, целуются, молчат. Няня поняла: приехал друг – и  кинулась к Пущину.
     Спокойная беседа началась за кофе и трубками. Пущин расположился в удобном кресле. Пушкин не мог усидеть от радости. Его обычная живость проявлялась во всем. Вспоминали Лицей, Петербург, шутили, смеялись от полноты души.
    Пущин рассказал, как из гвардейского офицера превратился в судью. Он был необыкновенный человек, таких вскоре назвали декабристами. Декабристы знали: в судах повсюду лихоимство, подкупы, взятки. Простому человеку там не найти справедливости. И шли служить туда, чтобы помочь народу.
    Хотя рассказ Пущина о себе был сдержан и краток, Пушкин понял все. Он гордился другом.
     Незаметно заговорили о тайном обществе. И тут впервые Пушкин точно узнал, что тайное общество существует. Пущин сказал:
    - Не я один поступил в это новое служение отечеству.
   Поэт вскочил со стула. Тайное общество существует!.. Значит, сходки в Петербурге у Муравьева и Долгорукова, таинственные съезды на Украине в Каменке у Давыдовых, непонятный арест майора Раевского - все это звенья одной цепи?..
     Пущин молчал... Пушкин не стал расспрашивать, крепко, без слов обнял друга.
     Кроме писем и приветов, Пущин привез новинку – запрещенную комедию Грибоедова «Горе от ума». Пушкину не терпелось прочитать ее вслух. Пообедали и начали. Но читал поэт недолго.
     Кто-то подъехал к крыльцу. Пушкин глянул в окно, смутился, торопливо раскрыл лежащие на столе Четьи-Минеи - «Жития святых».
    В комнату вошел плотный рыжеватый монах невысокого роста. Это был настоятель Святогорского монастыря игумен Иона. Ему уже донесли, что в Михайловском гость.
- Узнавши вашу фамилию, - сказал он Пущину, - ожидал я найти знакомого мне генерала Павла Сергеевича Пущина, уроженца великолуцкого, ан ошибся.
     Монах явно хитрил. Поразведав все о госте, выпив всласть чаю с ромом, он, наконец, распрощался. - Это я накликал, - огорченно сказал Пущин.
- Перестань, любезный друг. Он бывает у меня, я поручен его наблюдению. Что говорить об этом вздоре!
   Монах ушел, и чтение возобновилось. Когда кончили «Горе от ума», Пушкин раскрыл свою черную тетрадь со стихами.
    Время шло за полночь. Близилась разлука. Подали закусить. Из последней бутылки шампанского вылетела пробка.
     Через много лет Пущин вспоминал свой отъезд из Михайловского: «Ямщик уже запряг лошадей, колоколец брякал у крыльца, на часах ударило  три. Мы еще чокнулись стаканами, но грустно пилось: как будто чувствовалось, что последний раз вместе пьем, и пьем на вечную разлуку! Молча я набросил на плечи шубу и убежал в сани. Пушкин что-то говорил мне вслед; ничего не слыша, я глядел на него: он остановился на крыльце, со свечой в руке. Кони рванули под гору. Послышалось: «Прощай, друг!» Ворота скрыпнули за мною...»
     Пушкин остался один. Но долго согревал ему душу день, проведенный с другом, вспоминалась их беседа.

 

..Поэта дом опальный,
О Пущин мой, ты первый посетил;
Ты усладил изгнанья день печальный,
Ты в день его Лицея превратил.

 

    Вскоре тяжелые испытания выпали и на долю Пущина – разгром  восстания декабристов, заключение в Петропавловской и Шлиссельбургской крепостях, каторга – Сибирь. В начале января 1828 года «государственного преступника» Ивана Ивановича Пущина привезли в читинский острог. В этот же день его подозвала к частоколу жена декабриста Никиты Муравьева и протянула листок бумаги со стихами, переписанными неизвестной рукой:

 

Мой первый друг, мой друг бесценный!
И я судьбу благословил,
Когда мой двор уединенный,
Печальным снегом занесенный,
Твой колокольчик огласил.
Молю святое провиденье:
Да голос мой душе твоей
Дарует то же утешенье,
Да озарит он заточенье
Лучом лицейских ясных дней.
Псков, 13 декабря 1826.

 

  «Пушкин первый встретил меня в Сибири задушевным словом», - вспоминал Пущин. И в далекой Сибири, у острожного частокола, ему представилось занесенное снегом Михайловское, радость встречи и счастливая улыбка друга.

 

    После отъезда Пущина Пушкин с нетерпением ждал другого своего близкого друга – Антона  Антоновича Дельвига.
    Дельвиг обещал побывать в Михайловском в начале 1825 года. В феврале и марте Пушкин почти в каждом письме писал о нем брату Льву: «Дельвига с нетерпением ожидаю», «Мочи нет, хочется Дельвига», «Дельвига здесь еще нет»...
Вскоре сроки прошли.
      Пушкин не знал, что и думать. До него доходили слухи, что Дельвиг уехал к родным в Белоруссию и там заболел.
     Пушкин взял большой лист бумаги, написал на нем четыре слова: «Дельвиг, жив ли ты?» и отправил в Витебск. Ответа не последовало.
     Вдруг в конце марта пришло письмо из Витебска: «Милый Пyшкин, - писал Дельвиг, - вообрази себе, как меня судьба отдаляет от Михайловского. Я уж был готов отправиться... к тебе, как вдруг при-езжает ко мне отец и берет меня с собою в Витебск Отлагаю свидание наше до 11-го марта, и тут вышло не по-моему. На четвертый день приезда моего к своим попадаюсь в руки короткой знакомой твоей, в руки Горячки... Теперь выздоравливаю и собираюсь выехать из Витебска в четверг... следственно в субботу у тебя буду».
   В начале апреля Дельвиг был уже в Михайловском. Он провел с другом несколько дней.
Пушкин был счастлив. «Никто на свете, - говорил он, - не был мне ближе Дельвига». Дружба их началась еще в Лицее. Живой, впечатлительный, непоседливый Саша Пушкин и «ленивец  сонный”, медлительный увалень Тосенька Дельвиг... Оба писали стихи, оба горячо любили поэзию.
     В Лицее Дельвиг воспел их сердечную дружбу. Он, юноша-лицеист, гордился тем, что первый услышал поэтический голос Пушкина:
     С годами они стали еще ближе. Когда Пушкин уезжал из Петербурга на юг, в свою первую ссылку, его провожали друзья - Дельвиг и брат лицеиста Яковлева Павел. Расставшись с Пушкиным, тоскуя о нем, Дельвиг написал свою знаменитую песню «Соловей, мой соловей, голосистый соловей». Современник рассказывает, что «...под словом «соловей» барон Дельвиг разумел нашего бессмертного поэта».
    Свой день друзья начинали с литературных занятий. Дельвиг чи-тал вторую главу «Онегина», сцены «Бориса Годунова». Вместе состав-ляли первый сборник стихотворений Пушкина, обсуждали альманах Дельвига «Северные цветы», спорили о Державине.
   Кончив занятия, переходили из кабинета в маленький зал. Несколько партий на бильярде, затем поздний обед.
    Обеды проходили весело, шумно, со стихами. Однажды Пушкин с Дельвигом сочинили шутливую элегию на смерть тетушки Пушкина - Анны Львовны. Сочинили, чтобы подшутить над дядей поэта - Василием Львовичем, который посвятил памяти своей покойной сестры чувствительное до приторности стихотворение.
     Иногда вечерами Пушкин и Дельвиг отправлялись вместе в Тригорское, к «царицам гор» - так  шутливо прозвал Дельвиг П. А. Осипову и ее дочерей.
    «Наши барышни все в него влюбились - а он равнодушен, как колода, любит лежать на постели, восхищаясь «Чигиринским старостою», - писал Пушкин о Дельвиге брату.

     Дельвиг уехал из Михайловского в двадцатых числах апреля. Он yвез с собою черную тетрадь с подготовленными к печати стихами Пушкина и вторую главу «Онегина».
    Тепло и сердечно распростились друзья. Умчалась кибитка, замер вдали колокольчик...
     Через полгода Пушкин в одиночестве праздновал 19 октября 1825 года -  лицейскую годовщину. На дворе стояла осень.
    Один в своем деревенском кабинете, Пушкин с любовью и благодарностью вспоминал недавний приезд в Михайловское Дельвига, проведенные вместе с ним отрадные дни.

 

 

   В этом же 1825 году Пушкину суждено было свидеться еще с одним лицейским товарищем, встретить которого в деревенской глуши он никак не ожидал.
    В конце августа Пушкин услышал в Тригорском, где частенько бывали окрестные помещики, что в Лямоново к Пещурову приехал повидаться племянник - молодой князь Горчаков. По дороге князь простудился и теперь лежит в постели. «Горчаков! Наш лицейский!» Пушкин тотчас же решил отправиться в Лямоново.

 

 

      От Михайловского до имения предводителя дворянства насчитывалось верст шестьдесят. И пока Пушкин ехал по тряской ухабистой дороге в сторону Опочки, у него было время вспомнить о былом.
      Он и Горчаков никогда особенно не дружили. Горчаков в Лицее вообще ни с кем не дружил, почитал себя много выше всех остальных. Он был оцень хорош собою, с быстрым умом и блестящими способностями. Но его не любили. Непомерное тщеславие, заносчивость, спесь отталкивали товарищей. Горчаков во что бы то ни стало хотел сравняться с Вольховским и стать первым уцеником. И добился своего. Правда, ценою великих усилий. Когда к делу примешивалось честолюбие, он не щадил своих сил.
     После Лицея Горчакова, как и Пушкина, зачислили в Коллегию иностранных дел. При помощи Пещурова, своего влиятельного дядюшки, молодой дипломат начал быстро взбираться по ступенькам служебной лестницы, стал завсегдатаем высшего света, «питомцем мод».
     Их пути разошлись. Пушкина из Петербурга отправили в ссылку. Горчаков уехал за границу с дипломатическими поручениями.
        Нет, они никогда не дружили. Они были слишком разные. Но еще с лицейских лет их влекло друг к другу взаимное любопытство незаурядных людей. И теперь, узнав, что Горчаков в Лямонове, Пушкин ехал туда.
     Пушкин застал Горчакова в постели. Вид у больного был томный и  рассеянный. После Европы, Англии, чистеньких немецких курортов, где молодой дипломат восстананливал несколько расстроенное здо-ловье, псковская деревня показалась ему особенно неопрятной и дикой. С видом мученика принимал он раболепные услуги дворни, заботы дядюшки и тетушки и смертельно скучал. Он вообще не любил деревни. Неожиданный приезд Пушкина оказался как нельзя кстати.
        Горчаков искренне обрадовался. У Пушкина в душе шевельнулось что-то теплое, лицейское. Они обнялись.
      Взаимные расспросы затянулись надолго. Пушкин привез тетрадь со сценами «Бориса Годунова» и прочитал их Горчакову. Тому не понравилось слово «слюни».
- Вычеркни, братец, эти слюни! – сказал  он Пушкину. – Ну к чему они тут?
- А посмотри, у Шекспира не такие еще выражения попадаются, - возразил ему Пушкин.
- Да, но Шекспир жил не в девятнадцатом веке и говорил языком своего времени.
     Пушкин не стал спорить. У него были свои понятия об языке исторической драмы. А поучающий тон Горчакова его неприятно задел. Горчаков, сам того не замечая, держался покровительственно. В свои
двадцать семь лет он был уже надворным советником, камер-юнкером кавалером двух орденов. Он упивался успехами и значительностью своей персоны.
     Пушкин приехал в Лямоново утром, уехал вечером. Расстались сдержанно. Вскоре в письме к Вяземскому Пушкин рассказывал: “Горчаков мне живо напомнил Лицей, кажется, он не переменился…”
       Празднуя в одиночестве лицейскую годовщину, 19 октября 1895 года, вспоминая недавние встречи с лицейскими товарищами, нашел и для Горчакова теплые, снисходительные слова. Он, как говорится, не хотел испортить песню. Как-никак, а Горчаков был лицейский… Он изобразил его таким, каким бы хотел видеть.

 

Ты, Горчаков, счастливец с первых дней,
Хвала тебе - фортуны блеск холодный
Не изменил души твоей свободной:
Все тот же ты для чести и друзей.
Нам разный луть судьбой назначен строгoй;
Ступая в жизнь, мы быстро разошлись:
Но невзначай проселочной дорогой
Мы встретились и братски обнялись.